В жаркие июльские дни 1096 года сильно потрепанные и поредевшие в числе крестьянские отряды добрались до византийской столицы. К этому времени в роли их вожака выступил Петр Отшельник; большинство других атаманов погибло в дороге. Петр был даже принят во дворце Алексеем Комниным.

Появление нищих крестьянских ватаг у стен Константинополя не сулило византийскому правительству чего-либо приятного. Впустить в город этих оборванцев было просто опасно. Они уже раньше показали свой грабительский облик. Да и в предместьях Константинополя воины христовы продолжали бесчинствовать: опустошали сады и виноградники, поджигали дворцовые постройки, устраивали из-за пустяка драки с греками и даже, позабыв о своей миссии «спасителей христианских святынь», врывались в церкви, в монастыри, растаскивали хранившиеся здесь драгоценности.

Как же быть? Использовать буйные орды крестоносцев в интересах Византии? Но едва ли эти безоружные толпы могли пригодиться Империи.

Алексей Комнин и его советники пробовали было утихомирить крестоносцев силой и уговорами, удержать их от грабежей. Тщетно! Ко всему этому нужно было еще и прокормить многотысячную ораву беспокойных пришельцев!

Не видя другого выхода, император отдал приказ поскорее предоставить крестоносцам суда для переправы через Босфор: необходимо было прежде всего избавить столицу от опасных гостей. Крестоносцы не пробыли близ Константинополя и недели. На барках и лодках их перевезли на азиатский берег и разместили лагерем в пустовавшем укреплении, которое за несколько лет до этого было выстроено близ города Геленополя для англосаксонских военных наемников; оно называлось по-гречески Циботус, а европейцы именовали его Цивитотом. Но и здесь воинам Петра Отшельника не сиделось. Им мерещилась близкая земля Иерусалимская — молочные реки и кисельные берега. Начались сперва рискованные вылазки против сельджуков в окрестности Циботуса, а спустя еще некоторое время орды крестоносцев по какому-то неясному слуху устремились по направлению к столице сельджукского султана — Никее (Циботус находился в 37 километрах от нее).

Даже Петр Отшельник со всем своим ораторским талантом не мог остановить «воинов христовых»; махнув рукой, он предпочел вернуться в Константинополь. Сельджукская разведка была прекрасно осведомлена о том, что происходит в Циботусе и что собой представляют сами крестоносцы.

В узкой пустынной долине между Никеей и селением Дракон сельджуки устроили засаду. В нее-то и попалась рвавшаяся вперед голытьба. 21 октября тучи стрел неожиданно посыпались на крестоносцев со склонов гор, из лесной чащи, а вслед затем сельджукская конница атаковала в лоб войско крестьян.

Острые кривые клинки сельджуков, врезавшихся в беспорядочные толпы крестоносцев, рубили их, как коса траву. Лошади вырывались из рук всадников; вспыхнула паника, и, преследуемые сельджуками, крестоносцы пустились в беспорядочное бегство к Циботусу. За несколько часов полегло столько народу, что, как писала Анна Комнина, тела порубленных «галлов и норманнов», которые «погибли от меча Измаила», будучи свалены в кучу, «образовали нечто вроде высокой горы». Часть крестоносцев, впрочем, сумела спастись от преследователей: одни бежали к морю, другие укрылись в леса, но таких счастливцев насчитывалось не более трех тысяч. Погибло же в этот день до 25 тысяч человек, не считая тех, кто попал в плен и был продан в рабство. Крестьяне, ринувшиеся па Восток по зову церкви и искавшие себе там лучшей доли, даже не добрались до конечной цели похода — Иерусалима. На азиатском берегу Босфора они нашли лишь собственную погибель. Таков был первый результат крестоносной затеи католических церковников и феодалов.

Несомненно, уже это движение бедноты и его итоги оказались совсем не такими, на которые рассчитывал Урбан II: ведь папа — духовный вождь сеньоров и рыцарей— отнюдь не собирался ни подымать крепостных крестьян против них, ни вообще причинять им какого-либо ущерба. Совсем напротив: организуя крестовый поход, папство добивалось удовлетворения именно интересов феодалов. Дальнейшие события тоже во многом пошли вразрез с первоначальными намерениями римских первосвященников. Но первые и самые тяжелые жертвы понес народ.