Пятого мая того же года в Версале открылись Генеральные штаты, не созывавшиеся с 1614 года. Их задачей было найти выход из глубочайшего экономического и социального кризиса, в котором оказалась страна. Они стали прелюдией еще более острого кризиса Великой французской революции 1789—1794 годов. Подготовка к созыву Генеральных штатов заняла несколько месяцев, выборы депутатов сопровождались множеством интриг. Это событие сильно занимало общественное мнение, однако в обширной переписке между масонскими ложами оно практически не отражено: там речь идет только о вопросах управления, финансах, внутренних сварах  никакой политики, никакого «масонского заговора». Один «брат» предложил принять резолюцию в честь Генеральных штатов, а другой заявил протест, поскольку всякое участие в политике противоречит уставу. Ложа Великого Востока протест поддержала.

Прагматичное и либеральное американское Просвещение подготовило общество к переходу к республиканской форме правления и сформировала некие патриотические принципы. Ироничное и нис-провергательное французское Просвещение лишило общество привычных ориентиров, не дав ему практически ничего взамен. Особа короля более не была священна, божественное право не признавалось, но и сословные предрассудки были еще живы. Реформ требовали все, однако аристократия хотела возвращения назад, к феодальной вольнице, духовенство выступало за незыблемость основных принципов, а буржуазия стремилась к новым экономическим и политическим отношениям. Вот такие «лебедь, рак и щука». «Духовенство, дворянство, парламент, третье сословие  все хотели увеличения прерогатив для самих себя и уничтожения их для других. Провинциальное дворянство не желало находиться под игом придворных, низшее духовенство хотело разделять власть с высшим, армейские офицеры и унтер-офицеры вели те же речи, исходя из тех же принципов, а вельможи считали, что король должен быть самодержавным властителем для всех, но только не для них»,  писал в мемуарах барон де Малуэ. Депутаты-масоны встречались среди всех сословий: демократ Лафайет был делегирован дворянством Оверни, эластичный Талейран, епископ Отенский, представлял духовенство, аристократ Мирабо вынужденно сделался народным трибуном, поскольку был депутатом от третьего сословия. Ни о какой общей позиции масонов и речи не было: каждый действовал в соответствии со своими убеждениями или преследовал личные цели. Историк Пьер Ламарк подсчитал, что из 1165 депутатов от трех сословий масонами было 220; они, таким образом, составляли 20 процентов депутатского корпуса, но не были объединенной группой.

Фракцию дворянства возглавлял герцог Монморан-си-Люксембург, руководитель ложи Великого Востока Франции. Он поддерживал мнение аристократии, что депутаты от разных сословий должны заседать отдельно. Однако депутаты от третьего сословия, лидером которых был Мирабо, провозгласили себя Национальным собранием, к которому были вынуждены примкнуть все остальные. 20 июля, собравшись в зале для игры в мяч, они принесли торжественную клятву «никогда не разлучаться и собираться повсюду, где того потребуют обстоятельства, пока не будет разработана конституция королевства и пока она не утвердится на прочном основании». Автором текста был Исаак Рене Ги Лешапелье (1754—1794), досточтимый мастер ложи Совершенного союза на востоке Рена. Одним из первых к третьему сословию присоединился Луи Филипп Орлеанский, первый принц крови и великий мастер Великой ложи Франции. Его заветной мечтой было устранить от власти старшую ветвь Бурбонов и самому сесть на трон; он даже раздобыл для этой цели талисман — железное колье — у еврея Фальк-Шре-ка. В этих планах его пламенно поддерживал «брат» Шодерло де Лакло, бывший офицер, ставший душой орлеанской партии.

Никола Персеваль написал знаменитую картину: представители трех сословий подают друг другу руки в масонском пожатии на фоне храма, на фронтоне которого изображены циркуль и угольник, а на колонне — латинская буква В (Боаз). Картина проникнута духом братства, царившим тогда; но события набирали ход, разделяя людей, разбивая семьи, разрывая узы дружбы.Одиннадцатого июля Лафайет представил Учредительному собранию проект Декларации прав человека и гражданина, списанный с Декларации независимости США, однако этот текст не был утвержден в силу своей чрезмерной революционности: там говорилось, что французский народ должен свергнуть власть короля, как американские колонисты избавились от ига британской короны, обрести независимость и взять власть в свои руки.

Четырнадцатое июля вошло в историю как День взятия Бастилии, политической тюрьмы, символа королевского произвола. Если верить историческим анекдотам, эпохальное событие произошло спонтанно. В Париже уже третий день продолжались беспорядки, и когда вооруженная чем попало толпа шла мимо тюрьмы, оттуда раздался призыв о помощи. Утверждают, что это кричал маркиз де Сад. Поскольку охрана Бастилии состояла лишь из нескольких инвалидов, «взять» ее не составило труда. Горстка томившихся там узников была выпущена на свободу. Беспорядки, сотрясавшие столицу, побудили добропорядочных горожан вступить в Национальную гвардию: 48 тысяч человек записались в нее в один день 15 июля, единогласно избрав своим начальником Ла-файета  как раз в тот момент, когда он поздравлял в Ратуше парижских выборщиков со взятием Бастилии. На следующий же день он приказал разрушить эту тюрьму, а 26 июля представил в Ратуше новый национальный символ  трехцветную кокарду. По одной из версий, к цветам Национальной гвардии  красному и синему  Людовик XVI лично добавил королевский белый. Церемония принятия кокарды королем была обставлена с особой торжественностью. Людовик должен был пройти между двумя шеренгами национальных гвардейцев. В этот момент они подняли в вытянутых руках обнаженные шпаги, образовав масонский «стальной свод».

Двадцать шестого августа Учредительное собрание приняло Декларацию прав человека и гражданина, составленную Мирабо, Мунье и Сийесом, которая впоследствии легла в основу Конституции 1791 года. Она состояла из преамбулы и семнадцати статей, провозглашавших естественные и неотъемлемые права человека (на свободу, на собственность, на равенство перед законом) и нации (суверенность, разделение властей). Декларации был предпослан девиз: «Свобода, Равенство, Братство». Этот девиз сделала своим ритуальным восклицанием ложа Великого Востока Франции — а не наоборот, как впоследствии утверждали сторонники теории о масонском заговоре. (Девизом лож, зависевших от «Великой ложи Англии», оставались слова «Бог и мое право».) В сентябре масон Жан Поль Марат (1743—1793), из врача ставший публицистом и получивший известность своим «Планом уголовного законодательства» 1780 года, в котором он предлагал глубинную реформу системы правосудия, основал революционную газету «Друг народа», отличавшуюся резким тоном и непримиримостью. Уже в октябре Марата посадили в тюрьму.

В том же месяце было создано «Общество друзей Конституции», собиравшееся в доминиканском монастыре Святого Якова на улице Сент-Оноре. «Клуб якобинцев» получился довольно разношерстным, в него входили люди разных убеждений: масоны (Лафайет и его соратник Александр Ламет), квазимасоны (Мирабо, Талейран’) и немасоны (Барнав, Сийес, Робеспьер). В ноябре туда вступил Шодерло де Лакло и ввел в него герцога Орлеанского. Литератор Лакло к тому же издавал «Журнал друзей Конституции». Среди членов клуба оказался и молодой граф Павел Строганов (1774—1817), отец которого, Александр Сергеевич, долгое время жил в Париже и даже стал великим хранителем печатей и великим первым надзирателем ложи Великого Востока Франции. Воспитателем Павла был руссоист Жильбер Ромм, состоявший с его отцом в ложе Девяти сестер. Екатерина II срочно вызвала молодого графа Строганова в Россию. Там он вошел в круг «молодых друзей» великого князя Александра Павловича.

Зато ученики московских розенкрейцеров Василий Колокольников и Максим Невзоров, находившиеся в 1790 году в Страсбурге, отказались посещать патриотическое общество, «почитая все таковые заведения плодом мятежного буйства, от чего благодетели наши учили остерегаться». В январе 1790 года Марат был выпущен из тюрьмы и уехал в Лондон, откуда подвергал нападкам главу правительства Неккера и Лафайета. Вернувшись во Францию, он вступил в «Клуб кордельеров", или Общество друзей прав человека и гражданина». Этот клуб был основан адвокатом Жаком Дантоном (1759—1794), по некоторым сведениям, масоном; среди его членов были «братья» Камиль Демулен (в отличие от непримиримого Марата, требовавшего головы врагов революции, он будет противником террора и заслужит прозвище «снисходительного») и Фабр д’Эглантин  поэт, впоследствии придумавший «революционный» календарь с новыми названиями месяцев. Свои ложи они не посещали уже давно...

Представления французов о равенстве и свободе сильно отличались от того, что Лафайет видел в Америке. Например, когда Национальное собрание приняло Гражданскую конституцию духовенства, по которой Церковь принимала формы светских органов власти, а кюре, не принесшие присягу, не могли вести службы и подлежали депортации, Лафайет, в интересах свободы, отстаивал право священников не присягать. Ему никто не внял  хуже того, многие священники были убиты толпой. Между тем Талейран стал одним из первых епископов, присягнувших Гражданской конституции духовенства, и возглавил конституционное духовенство, оставив свое епископство. Сен-Мартен же воспринял революцию как Судный день в миниатюре: людям предстояло обрести веру как эманацию Архитектора Вселенной.

Русские масоны вообще бежали от всей этой «демократии», как от чумы. «В 1791 году, когда я был в Геттингене без товарища один,  писал Невзоров,  звали меня записаться в большую там ложу масонскую, в которой был великим мастером тамошний профессор и славный стихотворец Бюрр, но я, помня наставление своего благодетеля И. В. Лопухина оберегаться таковых приглашений, чтобы не попасть вместо доброй ложи в какую-нибудь беспутную и развратную, оттого отказался и был собою доволен, когда услышал, что в означенной Геттингенской ложе в одно собрание означенный великий мастер говорил похвальную речь равенству французскому». В сложных условиях беспорядков, мятежей, заговоров, дефицита и неразберихи Лафайет произнес с трибуны историческую фразу: «Для революции нужны были беспорядки, ибо прежний порядок представлял собою рабство, а потому Восстание было святейшим долгом, но для конституции нужно, чтобы утвердилсяновый порядок, чтооы соблюдались законы». Убежденный противник анархии, командующий Национальной гвардией твердой рукой подавлял бунты. В его представлении порядок означал безопасность для всех.

Четырнадцатого июля 300 тысяч человек запрудили Марсово поле, где должен был состояться праздник Федерации в честь первой годовщины взятия Бастилии. Талейран отслужил торжественную мессу у алтаря Отчизны с участием трехсот священников*, затем Лафайет от имени 14 тысяч делегатов от департаментов произнес клятву, «которая объединяет французов между собой и соединяет французов с их королем, чтобы отстаивать Свободу, Конституцию и Закон». Людовик XVI тоже принес клятву верности нации, и народ восторженно приветствовал восстановление согласия. По словам Демулена, «было очень трогательно видеть, как все солдаты-граждане бросились в объятия друг друга, обещая Свободу, Равенство, Братство». Архитектор Шальгрен выстроил для праздника специальный портик, а масон Юбер Робер запечатлел первое празднование годовщины взятия Бастилии на полотне. Но погода подвела, шел дождь. «Небеса  аристократы», послышался ропот в толпе. Обстановка грозила в любой момент выйти из-под контроля. Мирабо, произносивший пламенные речи на трибуне, дома составлял проекты, имевшие целью сохранить королевскую власть, и предлагал свои услуги королю в качестве посредника. Только смерть в 1791 году избавила его от обвинений в предательстве революции.